Кажется, та жуткая ночь была вчера. Кажется, была век тому назад.
Но век тому назад не было танков, пулеметов, автоматов. Хотя была жестокость, было зло, было насилие.
И век тому назад, и два, и тысячелетия — было...
Неужели ничто в мире не меняется, Господи! Насильник все тот же насильник, "у зла есть пушки, пули есть..."
Утешение — только ли в печальных причитаниях, горестных строках?
О старый и великий мир,
Ты искони двуликий мир,
Ты игита низвергаешь, Вероломец - твой кумир.
Сколько игитов наших пало в ту страшную январскую ночь. И в другие ночи, и дни до, и в ночи, и дни после нее.
Ночь с 19 на 20 января 1990 года была нескончаемой, самой страшной, самой трагической ночью в тысячелетней истории Баку.
За семь часов до официального объявления чрезвычайного положения советские войска начали настоящую военную операцию — с танками, БТР, с новейшим оружием — в столице Азербайджана.
Сотни убитых, многие сотни раненых, в том числе старики, дети, женщины, инвалиды... В большинстве — азербайджанцы, но и русские, и татары, и евреи... Раздавленные гусеницами танков, застреленные в грудь и в спину, пропавшие без вести, изувеченные навсегда, скончавшиеся позже от тяжелых ран. Обстрел домов, больниц, даже машин "скорой помощи", убийство людей, ехавших в автобусе, сидевших в квартирах, выглянувших с балкона на улицу, разговаривавших по телефону-автомату... Извлеченные из тел раненых пули со смещенным центром тяжести.
В голове не укладывается мысль о такой жестокости армии к своим соотечественникам. Бакинская нефть была важным фактором в обеспечении победы Советского Союза над фашистской Германией. Гитлер рвался прибрать ее к рукам! Не вышло. Спустя сорок пять лет после разгрома коричневого рейха наш город оккупировали советские войска. Они вошли в город, преодолев "сопротивление" мальчишек, подростков и детей.
...Не бывает дня, чтобы эта сцена не оживала в моей памяти: 19 января, 11 часов вечера, мчащийся к Тбилисскому проспекту автобус. В раскрытой двери автобуса — лицо желторотого подростка, его горящие глаза. Он несется на танки, броню, огонь — с голыми руками. В эту роковую ночь, в этот час нет такой силы, нет таких слов, доводов, которые могли бы удержать его. Как нет силы, которая могла бы преградить путь танкам, огню, смерти. Трагедия неотвратима. Никого не дозваться, не докричаться...
Потом, после всего происшедшего, в объяснение этого побоища, этой экзекуции над мирным населением в мирное время приводили всевозможные доводы. Но не было в этих доводах ни правды, ни логики. Концы не вязались с концами. Высшие руководители страны отнюдь не были единодушны в этом вопросе. Один говорил, мол, мы пришли восстановить Советскую власть, другой — что наша цель — положить конец межнациональной резне, третий считал основным разгром структур Народного фронта. Все эти "основания" для того, чтобы потопить народ в крови.
Надо гасить головешку, пока она не разгорелась, не дать искорке разгореться в пожар.
Наутро после той страшной ночи ко мне пришли корреспонденты "Правды". Они в точности передали мои слова и переживания на страницах газеты: "Моя юность окончилась в 1956 году, когда наши войска вошли в Венгрию. Молодость — в 1968 году, когда была Чехословакия... У меня сейчас такое чувство, что жизнь окончилась бакинским январем..."
Эти слова были истинным и искренним выражением потрясения, пережитого мною тогда. Действительно, мне тогда казалось, что жизнь кончилась, исчерпана и больше ничего не сделается и ничего не скажется. Мир представал как бы пустыней безмолвия. Все существо мое оцепенело, не было сил ни думать, ни говорить. Но уже в потрясении этих первых дней, первых часов я осознал, что нельзя отмалчиваться, надо что-то делать, надо выкричать миру нашу боль. В ночь с 20 на 21 января написал обращение к депутатам Верховного Совета СССР от разных республик и писательским союзам (статья "Беда", включенная в сборник "Черный январь", основана на тексте этого обращения). 21 января утром мы собрались в Академии и свыше сотни ксерокопий этого обращения разослали в различные города страны — депутатам, писателям. На сессии Верховного Совета Азербайджана, начавшейся вечером того же дня и продлившейся всю ночь напролет, до утра, мы составили и предложили текст обращения к парламентам всех стран и ООН. В ту же ночь из здания Верховного Совета поэт Бахтияр Вагабзаде позвонил Олжасу Сулейменову и поведал ему о нашей беде. Через пару дней Олжас примчался в Баку. Это был порыв истинного братства. Мы неоднократно убеждались и на союзных съездах народных депутатов и на сессиях в благородной дружбе и заступничестве Олжаса. B трагическом январе Олжас провел несколько дней в Баку, ободрял упавших духом, стал, в известном роде, нашим печальником. Говорят, разделенная радость — удвоенная радость, разделенная печаль — половина печали.
В Баку Олжас заболел. Я навестил его в гостинице "Азербайджан"... Площадь Свободы была пуста. Там стояли солдаты. Потом началась катавасия. Через площадь с грохотом пронеслись танки, ринувшиеся к морвокзалу, открыли огонь по судам, блокирующим бухту. Досталось и гостинице. Молодые подобрали пули, влетевшие через окна в коридор, принесли в номер показать Олжасу. Молодой оператор с балкона бесстрашно снимал этот "морской бой".
По ночам раздавалась стрельба — автоматные очереди. Выли корабельные сирены. Тот жуткий вой волнами разносился над городом. Я не мог сомкнуть глаз.
Каждый день выявлялись все новые подробности январской трагедии.
В те же черные дни были осуществлены определенные шаги, чтобы донести до всего СССР и мира нашу трагедию, дать ей самую резкую оценку. С этой точки зрения наиболее внушительной и значимой, может, первой трибуной была сессия Верховного Совета СССР. Мы должны были на сессии сказать на всю страну, на весь мир о трагедии нашего народа.
Работу нашего депутатского корпуса я не считаю безупречной. Быть может, другие депутаты на нашем месте могли бы действовать более эффективно. Что тут сказать... Но мы сделали все, что было в наших силах и возможностях во имя интересов, чести и достоинства нашего народа, и в этом смысле мы не ударили лицом в грязь ни перед историей, ни перед нацией. Не сомневаюсь, что история сама все расставит по местам, — где тяжкие парламентские баталии и где легковесные инвективы в чайханах, выявит хорошее и плохое, отличит реальные дела от праздных словес. Наверно, всем однажды станет ясно, что политические дуэли лицом к лицу с оппонентом и шумные поэтические вечера у себя дома — разные жанры. Сколько ни тверди "халва, халва", во рту слаще не станет, так и приговаривая "доблесть, доблесть", доблести не прибавишь. Конечно, обидно, что в то время, когда наши депутаты в Москве сражались с оппонентами, здесь, дома иные перемывали им косточки, сочиняли на них пасквили. Словно следовали точному сценарию, написанному нашими недругами, — противопоставить народ интеллигенции, депутатам, разделить и властвовать. Историческое сознание народа возьмет верх над всякими конъюнктурными, преходящими играми и поветриями времени. Дискредитация и шельмование интеллигенции, всевозможная хула и клевета в ее адрес — вернейший признак фашистских и тоталитарных режимов. И фашистская Германия, и сталинский режим, и маоистская "культурная революция", и система, где господствует религиозный фанатизм, и всякое черносотенное движение, при всех отличительных чертах, объединяются в одном — в ненависти к интеллигенции. Удивительно то, что порой эту ненависть провоцируют, насаждают и распространяют сами интеллигенты. Вернее, одна часть интеллигенции стремится уронить в глазах, очернить, заклеймить, выбить из строя другую, чтобы самим стало вольготнее. Но это пустая иллюзия, очернители интеллигенции, вообще — понятия об интеллигентности — рубят сук, на котором сидят. Есть известное народное присловье, которое вовремя напомнил наш уважаемый писатель Исмаил Шихлы: "Топоры, чьи топорища из самих же деревьев"; эта метафора относится и к интеллигентам, которые вырубают сами себя. И если понятие о манкуртах у Чингиза Айтматова, с одной стороны, относится к гнушающимся национальными корнями, то, с другой стороны, приложимо к тем, кто пренебрег долгом интеллигента, кто открещивается от своего культурного и духовного наследия. Все наносное уйдет, останутся истинные ценности народа. Останутся вечные мерила, прорвавшиеся сквозь все пыльные бури и кликушества.
Душа моя "воспрянь
- твердит.
Вокруг себя ты глянь,
- твердит.
Толпу не называй
народом, Пройдут
и шум, и брань -
твердит.
Кажется, природа сама вознесла кручу над городом, чтоб стояла она стражем Баку... Отсюда видно всю округу, отсюда распахивается простор Каспия, сокровищница красоты, которую мы разорили и растранжирили. Рассеивается туман — тень обиды — с лица стихии.
Яснеют дали и проступают близкие и отдаленные острова, виднеется замкнувший бухту остров Беюк Зиря — Наргин. Сколько безвинных людей расстреляно на этих островах начиная с 20-х годов! У Тогрула Нариманбекова есть трагическое полотно: трупы расстрелянных, идущие в пучину, на дно, с привязанными к ногам камнями. Расстрелянные, изрешеченные пулями жертвы, мученики... Очевидцы убиения — каспийские острова. Оттуда, с голубого безбрежья, веет ласковая моряна, долетает до горы Шехидов — павших, ласкает свежевырытые могилы новых жертв.
Гора Шехидов... Сегодня с нее видятся не только Баку и Каспий, а весь Азербайджан, и по ту сторону, и закордонный. Сегодня это место — самая высокая гора, самая высокая вершина Азербайджана. И с нее мы прозреваем и даль минувшего, и даль грядущего. Символ истории нашей — Гора Шехидов — истории многострадальной, мучительной, полной превратностей. Символ доблести, отваги и гордости. Обелиск утрат и скорбей наших — над ней туманом нависла печаль не одного дня, не месяца, а годов и столетий.
Гора Шехидов... гора, горем навалившаяся на сердце...
Скорбь и боль народная... Символ победы народа над смирением, рабством, гнетом...
С нижних кварталов, с набережной мы будем вновь и вновь воздевать очи горе, обращаясь в тяжкие минуты жизни к великой вершине...К вечным огням Горы Шехидов...
И в минуты этого очищения, причащения к святыне в души наши, вместе с печалью, хлынут чувства надежды, света и жизни.
АНАР
«Бакинский Рабочий».- 1996.- 19 января. - №11. - С.3.